«Аве Мастер»

Раз лень читать, тогда послушай:
Я расскажу тебе о том,
Как целовал её он душу
Сакральным, всуе, ремеслом.

В своих руках он мрамор плавил,
Порабощая пласт наук.
Лишь глину с воском «обезглавил»,
Изгнал из формы рой порук.

Ему твердыня покорилась.
Пытливый ум не для гравюр.
Она в ответ ему светилась.
Она – царица всех скульптур.

Придав естественный оттенок.
Накинув скромную вуаль.
Из замурованных застенок
Глазела высшая мораль.

Секрет его ингредиента -
Любви беспечная наивность .
И в кульминации момента ,
Лобзания вещего взаимность.

Про ветер

Как ты срывал, играючи, беспомощные листья,
Рисуя в воздухе такие разноцветные, замысловатые круги.
И, крылья расправляя, словно художник приготовил кисти.
При взмахе кто куда летели облака, боясь порывов, как трусливые враги.

Тебе подвластно океан разгневать.
Пощёчины его смертельным волнам раздавать.
И в одночасье гневный пыл могучего вельможи с дерзостью
умерить,
И тихим штилем, безмятежно колыбель его качать.

Ты с холодом-морозом обожаешь обниматься.
Потом смеёшься над метелью, вьюгой и бураном.
Но от объятий крепких тех всему живому тяжко оклематься…
На смену новая забава: наполненный теплом, природу
пробуждая, грохочешь ты весенним барабаном.

Пусть негодуют все, кто недоволен.
И наслаждаются все те, кому с тобою по пути.
Как ты никто на грешной не бывает волен.
Тебе позволено как никому себя вести.

«ЗИМУЛЯ»

Моя Зима, тебе ль не знать,
Как всемогущ безбрежный снег?
Кому под силу обуздать
Снежинок взбалмошный набег?

Ты ежедневно «на показ».
Не поспеваю бить челом.
Увяз в сугробьей колее,
Под величавым полотном.

И взор лелеет красота,
Что первозданна и чиста.
Ты – бесподобна! Как всегда.
С тобой взахлёб, моя Зима.

«КРИОСОН»

Очередной злой рок, уже над Гинэфорой -крошкой*.
От лютых холодов, к сухому почиванию.
От множества страстей, в единственную мошку.
От беспробудных встреч, к лабораторному молчанию.

Надев свой свитерок с начёсом,
Намылится к невинному признанию.
От надоедливых людей, к последнему вопросу.
От тягот размножения, к простому вымиранию.

Ведь истреблять покуда не было стремления.
От левитации, к святому отвращению.
От пробуждения, к консервному томлению.
И от порхания, до полного забвения.

Знать толща льдов её покой пленила?
От одержимости, к необратимости концовки.
От вразумления, к отсутствию мотива.
От сладких грёз, до бесконечности зимовки.

«ПОД ПЯТНИЦУ»

Мне снился дом без стен и без дверей
Там солнечных лучей неугомонная зарница.
Вокруг стелился океан цветных полей.
Там пенье дивных птиц – сплошная вереница.

Мне снился дом без потолка и пола
Там лунный свет и звёзд чертополох.
Зелёная трава, не спрятавши подола,
Навязчивой росой настигнута врасплох.

Мне снился дом без лестниц и порога
Там воздуха потоки меня по этажам носили.
К нему вела извилистая, долгая дорога
Ступени ни к чему, про них давно забыли.

Мне снился дом без скрипов и без эха
Там прятался покой, пугая мыслей караван.
Со стороны казалось – экая потеха.
Там утопая в неге, растворялся жизни балаган.

«ТАЙНАЯ ГЛАВА»

И на слуху одно: «Иди ты к чёрту со своей любовью!»
Тот самый чёрт, сие услышав, ехидно руки потирает.
Пройдёт совсем немного, взмолившись - платят кровью.
Хвостатый, их пред собою на колени падать заставляет.

Есть у него ларец, что под печатью и семью замками.
Он в нём хранит «желанные подачки от убогой».
Здесь с незапамятных времён, под тусклыми свечами
Иуда жаждет вдоволь насладиться недотрогой.

Когда ж приходит час, столь вожделенный,
Дрожащими руками, приоткрывает ларь, набитый густо.
Но ждёт расплата, ставшая давным-давно нетленной:
Под покрывалом сладострастия всё неизменно – пусто.

Мирскую богадельню он яростно на части рвёт и мечет.
Как смела улизнуть раба, что без зазрения изгнали?!
И только вещий сон ночами дьявольскую душу лечит,
В котором с беглой они порочное дитя зачали…

«СОГЛАСНО ЖРЕБИЯ»

Куда мы держим путь? Эй, чичероне многоликий?
На бойню или на пустую болтовню?
В твоей тени я меркну, словно день безликий
И время коротая, о пагубной пощаде не молю.

По что, так яро, своими изразцами слепишь?
Увенчан бородавками мой лик от поцелуев жаб!
Придать огласке, плюнуть – растереть посмеешь,
Того, кто флёром дымчатых лучей давно распят?

Тебе ль, вокруг, ходить окольными путями?
Ты взбалмошный повеса, под крыльями небес.
Но знай, бесцеремонно брошен жребий, между нами.
С тобой – твой падший ангел. Со мной – воскресший бес.

«КРУГОВОРОТ»

…и свой шедевр принял, как - несовершенство.
И погрузился в поиски изъянов.
Потом пороками покрылся незаметно,
И покрывалом из грехов-бурьянов.

И череда насилия врасплох настигла.
Зависимостью въелась в жилы.
И каждодневной болью осадила,
И страх – порабощающий все силы.

И вот уже в безумие блуждает
По острию глухонемого забытья.
И сызнова шедевр расцветает,
В котором, из изъянов, западня…

"МАНЕРЫ"

На Галапагосских островах, голубоногие олуши
Решили, что, как минимум, достойны "роли господина".
И дабы подтвердить сие, пади не просто бить баклуши,
Сочли уместным нравы отточить, едва завидя - одинокого пингвина.

-Когда, милейший, изволите начать летать?
С гримасою пренебрежения был начат сей куплет.
-И что за мода -плавать? Право дело.
- Ведь, как известно, крылья именно для этого даны.
- Позвольте Вам заметить, Вы ими машите так неуклюже, неумело.

Пингвин оторопел сперва, но вида не подал.
Уж больно, у назойливых персон, прескверные манеры.
И выждав паузу, пока накал страстей стихал,
К чему, подумал, распыляться здесь, без должной меры.

-Так вот, коли молчите Вы, то знайте наперёд,
Что не достойны ПТИЦЕЙ боле называться!
Вам надлежит покинуть сей архипелаг,
Сказать точнее - попросту убраться!

От изумления и бесконечности негодования
Пингвин, разинув мощный клюв,
Чуть было не пустился во все тяжкие грехи
С желанием грубой мести, минуя оправдания.

Толпа достопочтенных зрителей была готова лицезреть
Всю "прелесть" представления и широту размаха.
Авансы все разосланы, лишь малость потерпеть.
Увы, премьера сорвана. Виновница - слоновая старуха черепаха.

-Надеюсь, Вы сумеете "сдержать себя в руках".
Неспешно, с расстановкой, к пингвину, назидая.
-Не стоит обращать внимания на тех, кто ходит "в синих сапогах".
-Ведь Вы - Пингвин! Всё остальное - болтовня пустая.

«АПОКРИФ»

Покуда дышите, запомните одно:
«Душа – всеисцеляющее вновь и вновь!»
И кто бы не талдычил: «Всё предрешено».
Умеющие слушать, да услышат: про любовь.

Цените каждый миг умом и телом.
Для исцеления от ереси, не зря, скрываются затерянные главы.
Умейте обвести окружность белым мелом,
Чтобы избавить разум от словесной лавы.

Подвергните сомнению любой навет.
Вселенский горизонт – людскому чужд.
И кто вчера, казалось бы, нёс полный бред,
Сегодня избавляет плоть от глупых нужд.

Сияйте светом, что в утробе ослеплял.
Через него откроются все тайны мироздания.
Кто день за днём «нагую» исцелял,
Тот озарён лучом невинного признания.

«УЕДИНЕНИЕ»
В тени высоких сосен вековых,
Он пожелал укрыться, как позже оказалось – восвояси.
Колейность жизни, вся в нелепых запятых.
Искал не для себя рецепты, чудодейственные, мази.

Там ветер, книгу жизни теребя,
Мог вырвать лист любой, не думая о завтра.
А тишина ночная, не тая,
Себе присваивала сны, не возвращая их обратно.

Вдыхая воздух, аж кружилась голова,
Кардиограмме сердца надоело быть полоской.
Здесь не слышны – такие раздражённые – людские голоса,
Тоска о прошлом прервалась и перестала быть громоздкой.

Так надоело – всё писать на черновик,
Ценя и чувствуя неповторимость каждого мгновения.
Незримый всем небесный часовщик
Ему открыл незабываемое время.

«ТЫКАЛКА»

Ты, как «пальмовый вор»,
Все однушки- тюряги.
Позабыв цвет актиний,
Обожал передряги.

Ты, как клятвоотступник,
С неприсущей изменой.
Будоражил нейроны
Наспех взмыленной пеной.

Ты, как вёрткий плывун,
Разжижающий копи.
Треснул пласт целины,
Гены канули в топи.

Ты, как звук невзначай,
Растоптав своё эхо.
Улыбаясь прохожим,
В миг, когда не до смеха.

«ПОДКОВЫ»

У меня их четыре
Подковали – носи.
Не просил и не клянчил,
Кого хочешь спроси.

Так причудливо цокают.
Просто сносу им нет.
Мне не в тягость они,
Привыкал много лет.

Слышал будто на счастье-
Есть такая примета.
Я бы рад сам поверить,
Да зачем мне всё это?

Поделюсь без оглядки.
Вы «квартет» мой примите.
Что взамен? Перестаньте.
Мне не жалко. Берите.

«БЕЛЫЙ ПАРУС»

Минуют сотни долгих дней
И тысячи ночей минуют.
Покинут бухты флотилии кораблей,
Что до глубокой старости дрейфуют.

Один из тех, что белый парус нацепил
И вёсла, словно руки за спиною, пряча,
На встречу неизвестности поплыл.
От всех подальше, дабы пред глазами не маяча.

Казалось, сбился с курса бойкий пилигрим,
Ведь штиль не раздражал его как прежде.
Солёная вода, играя, смыла приставучий грим.
Не уж то счастье плыть, не помня об «одежде»?

Привычка одурманила, так ловко, не спросив,
И память затуманила далёкую мечту.
Но океан, во все века достаточно спесив,
На гнев и ярость, с лёгкостью, меняет простоту.

Так вот где прятались те бури и шторма!
Форштевнем полным ходом в лоно смерти.
Не вздумай подвести сейчас «брюхатая» корма.
На поле брани ждут расправы все морские черти.

«Бесстрашный рыцарь» - обмолвилась луна.
«Наука для других» - с пренебреженьем ветер.
Качала нежно белый парус сникшая волна.
Фатальная судьба, которую корабль встретил.

«ЭКСПЕРЕМЕНТУС»

У вас тут модно ожидать рецензий,
А есть билет на «Философский пароход»?
К любой строке накинете кило претензий.
На кой вам безнадёжный рифмоплёт?!

Снискать желаете вселенского признания,
Взашей гоня из подворотни горе-барда.
Состряпав наскоро сюртук из оправдания,
Скупая рукописи у цыганского ломбарда.

Регалиями бахвалитесь направо и налево.
На неугодных шлёпая клеймо «стереотип».
И одурманенным рассудком, право дело,
Пылает, как бельмо, осточертелый логотип.

Копирка ваша от износу прохудилась
И под диктовку строчится одна белиберда.
Здесь муза сикось-накось обломилась,
Да набекрень ложатся праздные слова

«(ГАДКИЙ УТЁНОК)»

В шкатулке для старинных украшений,
Которую давно никто не открывал,
Лежал алмаз, точней, пылился среди прочих «женских утешений»,
И выйти «в свет» – хотя бы раз – с одной мечтой он будни коротал.

«Соседи»: золото и платина над ним с издёвкой:
– Когда отсюда эту безделушку заберут?
Рубин, циркон, янтарь шутили колко:
– Как тяжело избавиться от тех, кого «изысками» по глупости людской зовут!

Он пропускал «мимо ушей» их злые речи,
Лишь твёрдо верил: впереди – «рассвет»
И вот однажды, в тёплый летний вечер
Преподнесён был ювелиру как обычный, ничего не стоящий презент.

Но тот, казалось бы, ничем не примечательный момент,
Все изменил в его «привычной жизни»,
А кропотливый, филигранный труд
Сумел создать шедевр – воплотить в реальность «жажду мысли».

Немало утекло с тех пор воды –
На званом вечере открылись двери:
И замер зал. Бледнело золото, померкло серебро при виде «первозданной чистоты»,
В которую немыслимо поверить.

Бриллиант мерцал. Огранка безупречна.
Не гордость, а уверенность в себе.
Завистники подумали: «Так было вечно».
Никто не вспомнил об алмазе, что страдал в шкатулке на столе.

«СНЫ»
Сны – где история их появления?
Сны – предсказатели будущего или лгуны?
Как желанны цветные и яркие сновидения.
Чёрно-белые тем, кто в рутине молвы.

Покрывало ночи – подобно гипнозу.
Убаюкает соками мака – Морфей,
Ведь не зря на висках у него были крылья:
Мы летаем во снах, так решил чародей.

Сны осудит глупец, для него они – бред,
Потому как, увы, посещают не часто.
И, познав дежавю – повторения момент –
Приклонись и поймёшь: где начало коварства.

Толковать их пытались и жрец, и мудрец,
Почему-то решив: им такое подвластно.
Сны – приходят с небес. Сны – как промысел нам.
Сны – они зазеркалье… окунись в это царство.

«МАГИЧЕСКИЙ РЕБУС»
Денно и нощно, вокруг и всюду
То импозантность, то тривиал.
Он без стеснения – что скажут в спину –
Построил незримый для всех тронный зал.

Мир грёз растворился, ушла ортодоксальность,
В блаженном сиянии воскресла мечта,
И вспоминать, что пророчили «други»
Стало ненужным – прошла суета.

Что для него эти серые будни,
Если по радуге можно гулять.
Нет, не понять нам, обычному люду,
Как можно всё небо в охапку обнять?

Видя и чувствуя нечто иное,
Кто-то в смятение крутил у виска.
Часто блаженство граничит с безумством:
Магический ребус?, – отгадка проста.

«ПАДАЮЩАЯ ЗВЕЗДА»

С чего это вдруг такое веселье?
Откуда вернулся потех хоровод?
И месяц – ещё «молодой и красивый»
Из звёзд выбирает: какой повезёт.

Он твердо уверен – отказа не будет,
Ведь ясному взору открыты сердца.
Спешить ни к чему, наслаждение так близко,
А выбор огромен – не видно конца.

И вот у созвездия Водолея,
В ковше у которого «сотни подруг»,
Случайно заметил одну – всех светлее.
На ней замыкает «проделанный круг».

– Тебя выбираю. Пойдём же скорее
Туда, где блаженство тебя захлестнёт…
– Прости. Я должна отказать. К твоему сожалению,
Но участь иная давно меня ждёт…

Судьбу изменить даже звёзды не в силах.
Кто видел ту сцену, тем не до реприз.
И слёзы катились, увидев такое:
Как самая яркая падала вниз.

«НАКАЗ»

Учесть поэтов – быть не от мира сего.
Таков вердикт: смириться иль продолжать бороться?
Зачем? И, собственно, позвольте для кого, через года
Бумага, с непонятыми, ране мыслями, проснётся?

На пальцах можно перечесть всех баловней судьбы.
Ещё при жизни, им посчастливилось явить себя из мрака.
Удел «немого большинства», чьи начисто растоптаны мечты,
Таскать с собой, столь ненавистную, «верёвку Пастернака».

Заклятием клеймя: «Творите! Признание хозяина найдёт.
Извольте гнать, всех тех, кому пришлись Вы не по вкусу.
Ведомая толпа по мимо хлеба, вечно зрелищ ждёт.
Поэту развлекать «зевак ступенями к злосчастному Эльбрусу».

Штучный экземпляр

У штучных экземпляров
Орнамент изнутри.
Немногим посчастливилось
К ним близко подойти.

У штучных экземпляров
Другая в жилах кровь.
Она душещипательна,
С ней лучше не злословь.

У штучных экземпляров
Взгляд не забыть вовек.
Вонзается и вязнет
Камнями диких брег.

Для штучных экземпляров
Нет стен и нет границ.
Всегда узнаешь диво
Из миллионов лиц.

«ДАМОЧКАМ»
Её пример – достоин подражанья.
У сильных женщин судьбоносный дар:
Когда ты жаждешь от неё повиновения,
Тебя калечит сокрушительный удар.

Куда бежать, коль клонишься смиренно?
По что кричать, когда у горла острый нож?
Она пронзит нутро, желанно и надменно.
Твоею сотней разлохматит медный грош.

Тогда уж поздно клянчить о пощаде.
Твоё чело украсит шутовской колпак.
И в столь обворожительно-чудном наряде,
К её ногам летит победоносный, прежде, стяг.

«ЖЁЛТЫЕ ГЛАЗА АЗАЗЕЛЬ»
Он разбивал бренчащие сердца.
Не на осколки, а на сантименты.
Он выпивал всю душу, до конца,
На дне лукаво вязли алименты.

Он выжидал до верного, всегда.
Когда надежда, как маяк зарделась,
Он вероломным взмахом топора
Её гасил, чтоб впредь не загорелась.

Он забирал последнюю слезу,
После которой, пытка омертвела.
И непокорную судьбу, ведя на поводу,
Кунал он в нечистоты то и дело.

Он съёживался загодя тогда,
Когда она ему расправою грозила.
Но день за днём – текли его года.
Так в омут обратилась вязкая трясина.

«КРАСНА ИТАЛЬЯНО ВЕСНА»
- Что она здесь вытворяет?!
- Сводит всех с ума, разумеется.
- Смею заметить, эта особа явно преуспела в столь редчайшем
ремесле.
- Преуспела?! Да у неё, как минимум, статус: «Законодательница мод»!
- Тогда, как ты считаешь, что будет, если я, рискну с ней познакомиться?
- Рискни, но учти, что при знакомстве с роковыми красотками, себя не заставят долго ждать: сиюминутный «дефект немоты», приступ судорог в коленях, и спазмы, сопровождаемые вульгарной дрожью по всему телу.
- Это ещё почему?
- Всему виной ничто иное, как жуткое кровосмешение, дарованное по воле судьбы.
- И где найти средство против сей напасти?
В ответ он увидел, как тот, другой, только развёл руки в стороны.
Спустя короткий миг.
-Я готов на всё, лишь бы услышать имя той, которая так …
- Как на счёт того, чтобы съесть ломтик яблока, выпавший из-под мышки вдоволь натанцевавшейся?
-А почему бы и нет?
- Гильермо, - обратилась она к одному из своей многочисленной свиты, трепетно волочащихся позади её подола, - Тут ещё один pazzo*, с которого можно смело снимать мерки.
-Тем не менее, Ваше имя?!
- Как бы ты решился меня называть, стань я твоею?
-…
-А говорил, что готов на всё!
И в этот самый пограничный момент блеснули её глаза. Глаза цвета «смертельного экспрессо», то бишь цвета, без права на выживание.
Тот несусветный смех, единственное, что спасло от гибели беднягу. Хохот, который питает несметные полчища страха, безбожно поглощающие ратные полки беспечных иллюзий.

"ЗОВ»

В постижении необъятностей,
Возвращаясь к истокам,
Разум стонет от пряностей
И привычке к порокам.
-/-
В приближении к совершенству,
Запылившемуся в старой крипте,
Дух перечит блаженству,
Отдаваясь всецело молитве.
-/-
В подчинении мирозданию,
Распростёртом кругом и всюду,
Мысли, как по приданию,
Вокруг истины вьются по кругу.
-/-
В завершении осознания,
Замыкающим вечное шествие,
У души остаётся желание:
«Поцелуем пленить сумасшествие».

«НАПАСТЬ»

Увядать, закрывая страницы.
Эта осень – не оставит в покое.
Обернитесь, прошу, перелётные птицы,
С вами легче в «бушующем море».

Так обманчиво небо пестреет.
От напасти не избавит светило.
Не дождём, а росою повеет
От холодных ветров, что срослись воедино.

Он пронизан их въедливым жалом
И окутан увядшим венком безразличья.
Эта осень с повадкой вандала
Не приемлет былого приличья.

Что ж, мятежник исподнее пряча
Рвёт и мечет. Никчёмность пустая.
Эта осень, с лихвою его одурача,
Свой оброк заберёт, на запрет, не взирая.

Про цветы

Он для неё хранил до простоты красивые цветы.
От зноя и дождя их укрывал, жалея.
Так незаметно проходили дни, недели, месяцы.
А с наступлением зимы их к сердцу прижимал, душою грея.

Он в спину слышал много «добрых» слов.
И научился всем прощать непознанное диво.
Кручиною сводило скулы. Рабский кров.
Но, глядя на цветы, боль без причин стихала, уходила.

Безропотно, смиренно приближал момент,
Когда той свежестью и новизной с ней линию судьбы разделит.
А для толпы был безнадёжен сей эксперимент.
Массовка в эти чудеса уже дано не верит.

И вот, лишь на мгновение отвернувшись от цветов,
В секунды запах увядания наполнил его тело.
Он кинулся к цветам слезами всех благоухающих садов.
Она приблизилась и с трепетом на чудо воскрешения смотрела.

Семя

Особой спесью отличался.
То бражничал, то воровал.
То в омут с головой бросался.
Сухим на берег выползал.

В совсем ненастную погоду
Ему на месте не сиделось.
Искал гонимую невзгоду,
Себя связать с ней не терпелось.

Под градом пуль, клинков точёных
О! Это, право, опьяняло.
На острие ножей калёных
Там кровь земли покров меняла.

К нему на "Вы", навзрыд: «Уймитесь!»
Уж виден час с лицом багряным.
«Эй, прочь с дороги, стерегитесь!» –
В ответ с надрывом окаянным.

Как видно, беспощадно бремя,
И не таких оно мелило…
После себя оставил семя.
Что проросло, взошло, царило.

Оставь мне

Оставь мне недосказанность.
Дай мне пофантазировать.
Оставь непредсказуемость.
Заставь висок пульсировать.

Оставь мне многоточие.
Пусть «точка» потеряется.
Оставь т.д. и прочее,
В которых вечность мается.

Оставь обрывы в памяти –
Туманные мгновения.
Оставь галлюцинации –
Судьбы прикосновения.

Оставь отрывки прошлого.
Мне в будущем всё нравится.
Оставь меня, пожалуйста.
Ведь мне с тобой не справиться.

«СЛЕДЫ»
...Всё искал её следы,
Запах, что ни с чем не спутать.
В маскараде суеты
С жаждой – всплеск флюид нащупать.
Обольщеньем покорён,
Потеряв былую стойкость,
Ей с ума не раз сведён,
Позабыв про стыд и гордость.
Ускользнула, как видение –
Только за угол зашла…
Растерявшись, в нетерпении,
Пот холодный. Тишина…
Время. Долгие минуты.
И с забвением – на ТЫ.
Вечерами в тёмных скверах
Всё искал её следы…

«В ПРЕДДВЕРИИ»
Босиком, по заснеженному февралю.
По намешанной гуще, скользя.
Чайной ложкой порывы ловлю
Те, что давеча с биркой «Нельзя!»

Впереди пресловутые трели у птах.
В предвкушении обновок – судьба.
Не унять мерзлоте пробуждающий взмах.
Исчерпалась невзгод ворожба.

Улыбнусь этим скрягам, унылым дворам,
Развенчав их скукоженный взгляд.
И предвзято, с обрядами напополам,
Полыхнёт безупречный наряд

«ТВОРЧЕСКАЯ НАТУРА»
Тебе не хватает цвета,
И тусклы тона твоих красок.
Когда не дождавшись рассвета,
В бреду скорчишь тысячи масок.

Тебя обделили вкусом.
Сюжеты холстов – отторжение.
Отравлен ты пылким укусом.
Талант – гениальное вожделение.

Тобой прихвастнуть не решаться.
Одна срамота, да и только.
Картины нахально глумятся:
«Поломанных кистей-то сколько?!»

«ЛЕВ И ЛАНЬ»
Я ездил на сафари, меня пленила явь – не быль.
Позднее старожилы рассказали
Мне посчастливилось воочию лицезреть легенду,
Что до сих пор не превратилась в пыль:
Тот день был зноен, жарок, душен.
Живое прячась, где попало,
второпях искало тень.
Кочующее стадо диких антилоп
не будоражило прайд львов.
На них смотреть,
что там охотиться, им даже, было лень.

Вожак, чью морду украшали шрамы,
Был горделив, силён и закалён в боях.
И к территориям его враги не подступали.
Боялись нарушать границы стаи в тех краях.

И молодые львы, и львицы, даже львята,
Беспрекословно слушались сурового,
но справедливого «царя».
Щедрот, как с барского плеча, полна была оплата,
Когда с охоты возвращалась львиная семья.

В разгар жары полуденного зноя
Чертоги хищников осмелилась нарушить молодая лань,
Которой чужды были: страх, запрет и колыбель покоя.
Жила одним: её манила горизонта даль.

Но вот, нежданно, дыхание гостьи участилось.
И оглянувшись в жуткий час по сторонам,
Увидела, как смерть вокруг вальяжно развалилась.
Ждала отмашки: разорвать добычу, угодившую прямо в
жерло, как в капкан.

Без шансов. Как говорят: "Безапелляционно".
Вот-вот природа жертву заберёт.
Но коль уж умирать, так умирать - достойно.
Тем, кто рискует, пусть всегда везёт!

Шагнула первой лань судьбе на встречу.
И приклонив колено, поклонилась королю зверей.
Её глаза горели ярко, словно свечи.
В них не мольба. Свободы пламя полыхало всё сильней.

Нет! Не забыть мне щедрости той львиной.
По-императорски он гривой в сторону махнул.
Тут расступилась стража пред бесстрашия силой.
Свободной пленнице чуть видно в след король кивнул.

«ВСТРЕЧА СО СПОКОЙСТВИЕМ»
Жители деревни, увидев Спокойствие, перебивая друг
друга:
– Спокойствие?! Откуда Ты в наших краях?
Тебя давно здесь не встречали.
Надолго? Кто это там с тобой, позволь узнать, на
костылях?..Теперь понятен тот неспешный переезд от нас Печали. – Ну, проходи, раз уж не миновать нам столь
нежданного, визита.
Теперь иначе будем время коротать:
Размеренно. Как говорится: «шито-крыто».
– Про провожатого когда услышим? Как вас величать?
Иль может нем с рождения твой приятель?
Мы Счастье, если честно, так желали повстречать.
Да видно не судьба. Теперь, похоже, ты наш
«настоятель».

Спокойствие, уверенно, глядя им в глаза:
– Я столько лет брожу по свету и начинаю привыкать
К тому, как не придав значенья, меня стараются по
глупости прогнать…
Лишь стоит за порог шагнуть. Исчезнуть восвояси.
Испариться.
Вы судорожно начинаете искать меня, чтобы вернуть
и низко в ноги поклониться.
Та горстка страждущих, кому подвластна Я,
Готовы всё отдать. В обители своей мне покориться.
Боготворить и восхвалять. Лелеять и дарами осыпать.
А на закате своих дней понять, что так и не успели мною
вдоволь насладиться.
– О «свите» же своей скажу, развею миф хмельных
потех.
Вы явно будете удивлены непредсказуемости этого
знакомства.
То волочится и хромает вслед за мной – Успех
Из тех краёв, где Жадность и Гордыня процветают с
силой Вероломства…

Жители деревни, переглянувшись, с опаской:
– Не гневайся. Мы не хотели быть к тебе предвзяты.
Нам чуждо стало то, чему старейшины учили.
Из грязи в князи. Позабыв о Чести и Каре неминуемой
расплаты.
Прости. За время Похоти, мы обо всём забыли.
– Будь снисходительна, и оставайтесь на ночлег.
Вот свежий хлеб, вино, осмотрит лекарь ногу.
Не откажитесь и примите череду опек.
А утром, коль сочтёте нужным, проводим всей
деревней Вас в дорогу.

Спокойствие, переглянувшись с Успехом:
– Покорность и Учтивость в вас проснулась.
Не всё потеряно. Что скажешь милый друг?

Успех:
– Похоже, им удача улыбнулась.
Дадим желанный шанс, пусть прочь бежит Испуг.

Спокойствие, с назиданием:
– Запомните и «зарубите на носу»:
Спокойствие – есть проявление великой силы!
Через века я эту истину несу,
Забудете – вас ждут «заросшие могилы».

«МОЖНО?»
Можно посмотреть в твои глаза?
Разреши мне прикоснуться нежно.
Не забыть, как падала слеза,
Превращаясь в океан безбрежный.
Можно подержать твои ладони?
Передать хранимую годами теплоту.
Не забыть безбашенной погони,
Наполнявшей «жизни пустоту».
Можно волосы твои погладить?
Испытать незабываемые чувства.
Не забыть во веки, не исправить
Брошенные фразы в глубину безумства.
Можно сердца стук твоего замедлить?
Поцелуем терпким, жадным и желанным.
Не забыть ту фазу, не промедлить
Время, что осталось навсегда незваным.

«МАРИОНЕТКА»
Ты моя марионетка.
Что? Желаешь возразить?
Я всегда стреляю метко,
Будет некого винить.
Ты моя марионетка.
Поклонись, гордыню спрячь.
Мой театр – твоя клетка.
Повинуйся и не плачь.
Ты моя марионетка.
Захочу – могу забыть.
Твоя жизнь – сухая ветка.
Этот «сук» легко срубить.
Ты моя марионетка.
Нить судьбы в чужих руках.
На свободу – своя сетка.
Не укрыться в облаках.
Ты моя марионетка.
Кукловод твой господин.
Кабала, согнув колени:
– Отпустите властелин…

«ДРУГИЕ СКАЗКИ»

Она осталась жабой, так и не став принцессой,
А всё из-за того, что слишком много квакала без толку.
И спящая красавица покрылась паутиной, как завесой
Кому понравятся, те разговоры, про голову больную, без умолку.

Та золушка, что в вечные заботы погрузилась.
Мозоли на руках, плюс аханье и оханье, припудрены застиранным халатом.
Про Белоснежку, что без оглядки во все тяжкие пустилась.
Осталась не у дел, с семью детьми, прокуренная восьмиэтажным матом.

О старых девах, тут отдельная, затёртая былина:
Гордыня с вечно недовольным взглядом на трёхногой табуретке.
Морщинами, давно покрыта «лучезарная» Мальвина.
Седой Пьеро с досадой евнуха, кряхтя, глотает лже таблетки.

Как тут не вспомнить про «счастливую» Русалку,
Что мужем битая ни раз, от страха – онемела.
Да про Снегурочку, что в кресле инвалидном бьёт морзянку.
Всё потому, что ни себе, другим на зло, чего-то доказать хотела.

Один вопрос, после прочтенья вас тревожит:
«Долго и счастливо» бывает только в сказках?
Скрывался на виду ответ, который вылечить «больных» не сможет.
Искали свой грааль, в корыстных и чужих людских подсказках.

"#СНЕГ"

Он так медленно падает днесь.
Виртуозно кружась, аж клокочет.
Ему приторна вешняя спесь.
Шарм зимы ему образ пророчат.

Так манящ его цепкий узор,
Чародейством насквозь пробирая,
Что за ним, самый страшный позор,
Безобидная шалость мирская.

Даже пламя огня обожает его,
А вода себе равным считает.
"Глаз нельзя оторвать" - это предрешено.
Он кружит, стук сердец замедляя.

"Бис!"- кричат полумрак с тишиной.
Ветер нежно поднимет с нетленной.
И сверкая улыбкой своей колдовской,
Он обнимется с целой вселенной.

"ПОСВЯЩЕНИЕ"

Моей мерцающей звезде
Все эти строки посвящаю.
Лишь ею грезил я во сне,
Её любя и унижая.

Столь недоступна и близка
Во взгляде пылком отражаясь.
Она и радость, и тоска
Без спроса по сердцу скитаясь.

О скольких ты в полон взяла!
И скольким душу отравила?
Свои раскинув удела,
Меня играючи сгубила.

И вот теперь тебе пишу
В надежде снять твоё проклятье.
Но той же ночью согрешу
В пылу холодного объятья.

"ОКОЛИЦА"

Глубоко-глубоко,
В недрах каждой души,
Притаилось огромное счастье.
Только вот незадача:
Ведь жизнь не спешит
Отпускать это чудо "в ненастья".

А невзгоды, они - сорняки,
Прорастают кругом и повсюду.
Счастье рвётся наружу,
Но ему не с руки
Ворошить эту чёртову груду.

Остаётся украдкой,
Под гладью добра,
Прозябать в ожидании чуда.
Но боятся чудес,
От темна до темна,
С горя бьётся дрянная посуда.

Обрастает то счастье
Пахучей смолой,
Той, что вяжет любое дыхание.
Вытекая из пропасти
Вязкой смолой,
Развенчав глубину мироздания.

Сирокко

- И как давно он мается, там за дверью? – открыв глаза, после довольно продолжительного сна, спросила она у прислуги.
- С тех самых пор, как Вас привезли в наши апартаменты, мадам, - вежливым и учтивым тоном ответил слуга.
Она приподнялась с постели. По всему телу чувствовалась некая слабость, граничащая с болью. Осмотрев свою спальню, продолжила: «Почему зашторены окна?»
- Прикажите открыть?
- Да. Приоткройте. Окажите милость.
Подойдя к оконному проёму, слуга нарочито, но в то же время бережливо начал отодвигать в сторону одну из гардин. Молниеносно и бесцеремонно, в спальню проник дневной свет свежего мартовского утра.
- Достаточно. Не нужно боле, - остановила она слугу, - Я почему-то решила, что сейчас ночь или по крайней мере – поздний вечер.
- Как прикажите. Занавесить обратно?
-Оставьте так. – глубоко вздохнув, левой рукой прикрывая очи. С мгновенье, о чём-то подумав, выдохнула и, через силу, произнесла: «Как долга я спала?»
- Мне строго настрого запрещено распространяться на эту тему, мадам, - заведомо предвидя этот вопрос, отчеканил слуга.
- И всё же я вынуждена настаивать, - собрав остаток сил в кулак, она «ринулась на штурм».
- Прошу простить меня великодушно, но я всего-навсего обычный слуга, выполняющий то, что предписано. Позволив себе любую вольность, меня тут же уволят, мадам. – этой фразой, сказанной с неприкрытой опаской в голосе, он обезоружил её. – Желаете что-нибудь ещё?
- Впустите его. Пусть войдёт, - обронила она сквозь зубы.
- Воля Ваша, - неслышно покинув спальню, слуга, спустившись вниз по ступеням, направился в прихожую.
Оставшись наедине с собой, она постаралась восстановить хронологию событий до «наступления гегемонии безбрежной комы», но чем больше призрачных и сумбурных воспоминаний наводняли колодец памяти, тем сильнее и невыносимее становилась головная боль.
Дверь внезапно распахнулась и в дремлющую спальню ворвался - Он. Своим первобытным неистовством, ему было под силу ужаснуть кого угодно, только не её.
- Угомонись, прошу тебя! – несдержанно вырвалось изнутри, но тут же обуздав порыв гнева, смиренно прозвучало: «Я всё вспомнила», - тихим эхом разлетелось по всем углам апартаментов, и «разъярённому Отелло» ничего не осталось, как покорно оцепенеть.
– Я вспомнила, что когда-то безумно влюбилась в тебя, - трепетно продолжила она, - вспомнила, как непозволительно малодушно доверилась тебе, как никому на свете… как в первый раз, ты поднял меня над бескрайними просторами, высоко-высоко, и мы, невесомым облаком, парили в воздухе…как раздолье Ошхамахо баловало нас своим радушием…
и как в последний наш с тобой полёт… Ты! Ты не смог удержать меня…
Она начала прерывисто дышать. Горькая слеза стремительно покатилась по бледной щеке. Он, вихрем сорвавшись с места, подхватил не лету сию «прозрачную жемчужину семи морей».
- Рада была подарить тебе её. Храни и помни.
Сирокко слыл не превзойдённым мастером в своей стезе. Слезинка, вращаясь в воздухе между небом и землёй, освещаемым безмолвным свидетелем – солнечным лучом, переливалась разноцветной ярмаркой красок, завораживая взгляд, порабощая сознание.
- Не смею тебя больше задерживать, - с этими словами она опустила голову на подушку и, слово обиженное дитя, укрылась под одеялом.
Он взметнулся к потолку аки дьявол, так, что содрогнулись стены, но в тот же миг, осознав свою беспомощность, ринулся прочь, сродни гонимому чужестранцу. Громыхнула, захлопнутая, входная дверь.
С тех самых пор, Сирокко не прекращая свирепствует всюду, где ему не заблагорассудится. Крайне неистовым он становится именно в марте, когда неусыпно и неустанно, поднимая пустынную пыль столбом, укрывает от любопытных глаз переливы подаренной слезы. Слезы с отражением неведанной доселе тлетворной силы.

Чёрный камень

Поведать вам придётся былинное сказанье.
Его не позабыли, ещё свежо преданье:

Не берегу песчаном, у северного моря
Огромный, чёрный камень лежал, не зная горя.

В нём восхищала мощь, таинственная сила.
Мифическая власть, словно гипноз вампира.

Покорною наложницей ему волна служила
Едва касаясь пеной, безмолвно уходила.

Когда же дождь и ветер «на прочность» проверяли,
Пред стойкостью смиренной бывало замирали.

Его любило солнце, так часто навещая.
Ему лучи дарило, других не замечая.

Казалось безупречен всесильный чародей,
Одно в нём всех пугало: с годами всё черней.

На этом свете белом всему отмерен срок.
На две большие части он камень тот рассёк.

Слова теряют смысл. Та быль легендой стала.
В расколе чёрной глыбы жемчужина сияла.

Следы

...Всё искал её следы,
Запах, что ни с чем не спутать.
В маскараде суеты
С жаждой – всплеск флюид нащупать.

Обольщеньем покорён,
Потеряв былую стойкость,
Ей с ума не раз сведён,
Позабыв про стыд и гордость.

Ускользнула, как видение –
Только за угол зашла...
Растерявшись, в нетерпении,
Пот холодный. Тишина...

Время. Долгие минуты.
И с забвением – на ТЫ.
Вечерами в тёмных скверах
Всё искал её следы...

Про

…Глаза в глаза. Дыхание в унисон.
Вечером всё время в обнимку.
Видят один и тот же сон.
Утром с улыбкой, с желанием ответной ласки,
Вспоминая рассказанные на ночь волшебные сказки.
При прикосновении – по всему телу мурашки.
После поцелуя – бабочки порхают в животе…
На окне оживают ромашки
Вдох. Выдох. Кружится голова.
Крепкие объятия. Тихие стоны. Ненужные слова.
Не могут наглядеться друг на друга.
Мысли как движения – вырвались из порочного круга
С надеждой, что так будет все дальнейшие годы.
Любовь никогда не выйдет из моды!

«ЗАКОН МОЛЧАНИЯ»

А вам доводилось слышать, как поёт своё заключительное соло, под виртуозный аккомпанемент одиночества, раненый синий кит? Если нет, то не торопитесь с поспешными умозаключениями.
Для полноты ощущений, следует добавить немаловажный штрих, а именно: на «манящий след скитальца» уже успела напасть стая проголодавшихся касаток.
Захватывающее действо, без дублей и монтажа, во всей своей красе. Ну а если говорить о его размахе, то оно несомненно превосходит любую широкоэкранную постановку.
Пролог
Перед началом просмотра, позвольте напомнить с чего всё началось: этот синий кит, был не просто самым огромным млекопитающим в своей стихии. С самого рождения, как оказалось, природа даровала ему способность воспроизводить голосовые сигналы не только под водой, но и над её поверхностью. Свой дебютный «горький крик» он выдавил, когда на его глазах, в течении нескольких часов, китобои мастерски истребляли всю его семью. Тогда, находясь в состояние абсолютной беспомощности и полном отчаяние, чувствуя приближение злого рока, он вплотную подплыл к одному из китобойных суден и разинув пасть издал звук, схожий по звучанию с рёвом «ХВАТИТ !». Судя по всему, это и послужило для живодёров поводом оставить «сироту» в живых.
С того злосчастного момента, как вы уже поняли и началось «восхождение к олимпу нашего обездоленного Лучано Паваротти».
Часть 1
После кровавой трагедии, он долгий срок блуждал по бескрайним просторам океана, в поисках безопасного пристанища. И наконец обрёл его среди огромных ледников, плавучих айсбергов и гегемонии низких температур.
Синий кит и не подозревал, что невосполнимая утрата, которую он пережил, не только отпечаталась в памяти, но и изуродовала, жизненно важную для него, эхолокацию.
Нередко ему приходилось задаваться одним и тем же вопросом: «Почему я нигде не вижу и не слышу моих собратьев?» И всегда данный вопрос оставался без ответа.
Тягостные размышления тут же отступали на второй план, как только одинокий скиталец вспоминал о «надводном пение». Тогда, он собирал остатки кислорода в своих лёгких и выныривая на поверхность, выдавливал их одновременно, как через дыхальце так и через пасть. Вначале это походило на отрывки сложных и невнятных звуков. Позднее, когда кит научился собирать внутри себя куда больше «смеющегося газа», обрывки звучаний превратились в полновесные слова. Спустя год непрерывного обучения, он обрёл способность синхронности «освобождения воздуха» с ловким шевелением своего огромного языка, благодаря чему, слова перерастали в целые фразы. Кульминацией обучения явилось непостижимое стечение обстоятельств: в то утро резко поменялось направление ветра, и его порывы напоминали завывание. Выброшенная в тот миг, короткая скороговорка синего кита, была подхвачена «атмосферой северного амфитеатра» и немедля трансформирована в незабываемый куплет, который пронёсся по всему «заиндевелому дворцу, обрушивая вековую штукатурку».
От переполняемого счастья, маэстро так высоко вынырнул на поклон, что при погружении задел острый край дрейфующей льдины.
Часть 2
Запах крови в океане передаётся куда быстрее остальных запахов.
-Может пощадим его? Ходят слухи, будто он научился «разговаривать с ветром», - обмолвилась самая юная из стаи касаток.
-Удильщик однажды сказал, что тот, кто нарушает «Закон глубины», является вестником зла для всех обитателей «семи морей». Эти киты в последнее время вовсе распоясались и подают плохой пример остальным,- оборвал благие намерения предводитель клана убийц.
Приговор был оглашён и ни о какой апелляции не могло быть и речи.
Видели ли вы кристальные слёзы соболезнующих родственников, прощающихся с вами, загодя оплакивая надвигающуюся неизбежность? Чувствовали ли вы, несметно источаемую соль, скорбящих обитателей морской стихии, от которой беспробудно мутит и воротит, жаждущий поговеть, Океан? Предвкушали ли вы начало «валтасарова пира», на котором нет места случайным прохожим? Догадывались ли вы о «незыблемом правиле кровожадной воды»?
Жуткий шепот касаток нарушил убаюкивающую тишь: «Замираем и еле слышно начинаем почёсывать наконечники наших острых клинков, дабы подготовить все их неровные ряды к пиршеству».
Это как артиллерийское разрывное ядро, только принцип действия наоборот: хладнокровные убийцы в идеально отглаженных фраках, связанные одной единственной целью, выпущенные наружу для жестокой расправы, в нужный момент собираются в остриё снаряда и бьют наповал без права на осечку.
Синий кит переживая за повреждённый плавник и в то же время окрылённый успехом своего «выступления», даже и подумать не мог о нависшей над ним смертельной угрозой.
И вот та, что попыталась было вступиться за приговорённого, отточенным манёвром обогнула «добычу» сбоку и замерла перед его носом. Ошарашенной жертве ничего не оставалось, как нанести предупредительный удар огромным хвостом. Но спасительные секунды были безвозвратно утрачены. Едва он изогнулся для выпада, как его горло перерезали «могучие лезвия» вожака чёрно-белых палачей. Далее любые слова теряют свою нужность.
Душа синего кита, облачённая в красные пузыри воздуха, поднималась сквозь воду и лёд на встречу с обретённой свободой. Её торжествующее звучание с неимоверной скоростью пронеслось по всему пространству подводного царства, возвещая о свершившейся смертной казни.
Эпилог
Синий кит мечтал ни о славе, ни о величии, ни о могуществе. Синий кит, желал всей своей душой, всем своим естеством, всем своим огромным сердцем донести до нас, что фатализм – это всего лишь ещё один придуманный страх. Куда ужаснее, прожить всю свою жизнь в поной «тишине и неведение», боясь произнести во всеуслышание своё собственное «Я».

«ДЕФИЦИТ»

Слегка по встречной полосе,
В любимом шарфе Айседоры,
Он нарушал, но не как все,
Глумясь над ящиком Пандоры.

Успех, его был должником.
И с провокацией посменно,
Они стремглав, да напролом
Фемиду комкали надменно.

Потом абсурдные картины
И несуразные скульптуры.
Мандзони пряча за витрины,
Холсты под гнёт макулатуры.

В своих чертогах заправляя,
Он под Бизе тайком скитался.
На утро, чувства попирая,
Над Афродитой издевался.

«КОРИДОР»

Это - слабоосвещённый коридор. Пол и стены выложены гладкой, отполированной до блеска керамической плиткой. В полумраке приглушённых оттенков, практически невозможно понять, какого она цвета. Очевидно одно – вальсирующее по поверхности, редкое отражение света, говорит о зеркальной чистоте и безупречной работе мастера, который здесь когда-то потрудился.
В этом коридоре нет места ни случайным звукам, ни крадущимся шорохам, ни отголоскам затерявшегося эха. Этот коридор не предназначен для вездесущих взглядов зевак, заблудших прохожих или повседневного посещения. Это место, если можно так выразиться, потаённое. Укромная ниша средневекового замка, тщательно скрывающая своё «проклятие».
Об этом месте не принято распространяться, но по воли судьбы, каждый здравомыслящий человек знает или, чего там скрывать, догадывается о его существование.
Сцена, которая сейчас произойдёт, для многих не окажется чем-то из ряда вон вызывающим, потому как они сами стали невольными потворниками сего действа. Для остальных, кто предпочёл бы оставаться в неведение, данный «эпизод» должен вызвать, мягко говоря, неподдельное удивление.
Из бесконечной глубины лабиринтов коридора, раздаётся отчётливый звук чьих-то шагов.
С каждой минутой он приближается всё ближе и ближе. Бесформенное, тёмное пятно в проёме приобретает черты мужского рода. По уверенному шагу, не сложно безошибочно определить, что существо, которое окажется здесь с минуты на минуту, твёрдо и уверенно направляется к заветной цели. Звонкие удары его каблучищ о плитку, явное тому подтверждение. Он входит в комнату, где тускло горит всего одна лампа. Тень так удачно скрывает его лицо, будто бы является неотъемлемой частью его амплуа. Хотя, вполне возможно, если это не чертовщина, что сама тень воплотилась в нечто большее и осязаемое.
Мгновение и эта «эфемерная субстанция», никого не спросив, выключает тумблер. Осколки света, молниеносно сверкая многочисленными бликами по зеркальной плитке, исчезают в бездне коридора.
Секундная пауза. Барабанная дробь шагов, отбивающая безошибочный такт, властно удаляется в некуда.
Наступило время зловещей тишины и судорожной беспросветности.
В этой комнате, где воцарился, леденящий кровь страх, осталось именно то, что так дорого, точнее сказать - бесценно для каждого из нас. Осталась материя, которая настолько напугана произошедшим, что, забившись в угол, перестаёт дышать и замирает.
Истошный крик разрывает по швам господствующую тишину коридора. Этот крик о помощи рушит непреступные стены гегемонии «царства надгробий».
И вот из глубины злосчастного лабиринта раздаётся цоканье женских каблуков. Материи ничего не остаётся, как съёжившись, в своём хрупком укрытие, ждать, не шелохнувшись, приближения неминуемого.
Звук шагов нарастает. Слышно, как каблуки ускоряют темп и буквально, сломя голову, мчатся в комнату, наполненную ужасом.
Доля секунды. Щелчок тумблера и лампа ярко вспыхивает. Настолько ярко, что жжёт и слепит глаза.
-Оставить зажжённой или выключить? – раздаётся женский голос, такой звонкий и пронзительный, среди обилия спасительного зарева.

«В ГРИМЁРКЕ»

И когда кончались силы -
Выметал, ворча, массовку.
В глотку лил аперитивы,
Махом прятался в гримёрку.

Там, в далёком зазеркалье,
Где так просто обмануться –
Бредил, словно в оправданье,
Громко выл, боясь проснуться.

В кузне раскалял железо,
Прижигал клеймом стигматы.
Вёрткий уличный повеса,
В краску ввергнув постулаты.

Без мольбы, зато с молитвой.
Соль покинула те очи.
На виду, для всех забытый
Был лучом на злобу ночи.

Вот и время возвращаться
В новой маске, беспардонно.
Злясь, на имя отзываться,
Да мечтать, о чём угодно!

Осень

На скамейке, в сквере – тихое шептание.
Листья облетели. Людские озирания.
Их не отпускает, рук переплетение,
И сейчас неважно им людское мнение.
Осень, присмотревшись, перестала «плакать»,
Чтобы не мешала «слёз небесных слякоть».
Ей те двое в сквере показались – светом,
Тем, что был подарен уходящим Летом.
И налюбоваться не могла, краснея.
Тихо «прикасаясь», словно «руки грея»....
....Та пора, как ветер, – пронеслась, умчалась.
На скамейке, в сквере Осень замечталась.

«ВЕЧЕР И НОЧЬ»
Прибой. Волны бьются о гальку.
Свет луны мерцает и отражается в них.
По безлюдному берегу, сняв сандалии и майку,
Вечер бродит вальяжно, о делах позабыв.

Никуда не спешит. Никого не торопит,
Наслаждается плеском и шумом воды,
Только время его очень быстро проходит,
И вот ночь отбирает правления бразды.

–Слушай. Постой. Я сегодня «в ударе».
Ты же видишь сама, как прекрасен момент!
Так давай подождём и вдвоём погуляем.
Не стесняйся. Ну, что ты? Лишь молчание в ответ.

–Понимаю твоё настроение.
Сколько раз ни пытался – ты всё время молчишь…
Неужели так трудно хоть раз улыбнуться?
Тихий выдох. Тяжкий взгляд исподлобья.
Вновь – надменная тишь.

–Жаль… Ты не день, и не утро.
Ты – такая одна.
И в своём одиночестве – безумно красива…
–Одиночестве? Мне не послышалось? Да? –
Прозвучало в ответ так, что дух захватило.

–Ты не прав. Хотя я не должна «раскрываться»…
У меня есть друзья: ветер, месяц, звезда.
Молчалива я с теми, с кем так сложно расстаться.
Молчалива я с теми, с кем прощаться пора…

Вечер, словно ему приоткрыли завесу,
Вдруг сменился в лице и застыл, не дыша.
Ночь, взглянув на него, улыбнулась чуть видно
И незримою поступью дальше пошла.

"Лето"
Целую твои губы, сочные и пряные.
А ты в ответ, смеясь, забрасываешь пухом.
Как чередуешь платья – зелёные, кудрявые.
Мне б вдоволь насладиться столь неподвластным духом.

Пьянишь своими чарами фруктовыми, цветочными.
И тёплым знойным воздухом, мне не даёшь заснуть.
Дурманишь ароматами смазливыми, порочными.
Загаром соблазнительным ложишься мне на грудь.

Баюкаешь ветрами покладистыми, робкими.
Ручьём воды колодезной всю жажду утолишь.
Любуюсь я ночами твоими черноокими.
Прижмусь к тебе незримо, когда ты сладко спишь.

«ЛУКАВАЯ»

Там были чары, невиданные ране.
И взгляды, сродни всем копям золотым.
Ослушаться боялись, бредущие в тумане.
Она не подчинялась не чуждым, не своим.

Её манипуляции язычников страшили.
Для непокорности всегда была истоком.
Холодные пещеры, те письмена хранили,
Где гравировка обручения небес с пороком.

Каллиграфически клише на сердце ставит.
Стереть его, живому, не подвластно.
И без зазрения совести лукавит:
Сама не ведаю, насколько я опасна?

... и раздаётся плач пустынной розы, что диким ветром, на крыльях кочевых, разносится по белу свету...
Он следовал за ней чрез все земные преграды. Она вела его тропой незримой и позабытой всеми.
Что впереди?
Он всматривался, но видел лишь туманный силуэт. Нет, не взирая ни налево, ни направо, без страха, без страховок, без подсказок. И если пропасть впереди, то чтобы острые, как лезвия ножа, на дне "скучали", камней обломки иль металла.
У рандеву такого - непредсказуема развязка: пощёчина, такая звучная со смаком, после которой, так красочно пылают "нежные" ланиты, иль умопомрачительный beso, сопровождаемый мурашками и звучной "лихорадкой". Ещё возможен разговор, что до заутрени растянется вальяжно, но многоточием он будет окроплён. В противовес ему - молчание длиной в одно короткое мгновенье, которое для них обоих обернётся вечностью седой, что непомерна и безбрежна.
Роняя в "чащу снов" свою ладонь, дабы вот-вот её коснуться, он лицезрит нечто новое, иное: она слегка подпрыгнула, как озорница, от бренной так непринуждённо оторвавшись, и в миг один, из поля зрения исчезла, растворилась. Прошу принять - иллюзия любви во всей своей красе.
Он, оттолкнувшись рьяно от земли, что было силы, метнулся в след за ней, но о земь разбиваясь, успел вдохнуть разящий, тонкий шлейф.
Та утончённая и неземная красота, надеялась остаться для него секретом, что нарекли "булатом", который обладал той уникальной и необъяснимой силой, утерянной на долгие века. У красоты такой приобретённое извне проклятье - её земные "отголоски" вы можете увидеть и поныне: в музеях, выставках и частных, что под семью печатями, показах для избранных хранителей времён.
В реальной жизни, коль подмигнёт сама удача вам, повержены вы будете её эффектом "ничтожности людской". А после поминать - возможно ли ещё, хотя бы раз шедевр лицезреть, кой не подвластен осознанью? Ведь мимолётное - осталось вечным.
Но наш герой, как оказалось, был не из робкого десятка. Он вымирающий, нет, правильней сказать: "Он исчезающий из ветхой книги вид. И род свой продолжает лишь благодаря латентному, гибридному уменью. Ведь обесценивая всуе, он приклонялся перед ней наедине, едва почувствовав, за сотню миль, её неповторимый, тороватый шлейф".
И пусть та пытка, которая безжалостно рвала его на части, была ничтожной по сравнению с той верой, что вопреки всему, сподобит вслед за шлейфом кануть, раствориться.

"Айсберг и Льдина"

От арктических широт,
От холодных брег.
В путь. В бескрайние просторы
Снарядился айсберг.

Свою силу, толщу льда,
Чинно скрыл водой.
К необъятным горизонтам
С непокрытой головой.

Долго ль, коротко ли время?
Стрелок тропки вспять.
Посчастливилось гиганту
Льдину повстречать.

Как? Откуда и одна!?
Мыслей карусель.
Ведь по духу мы едины.
Вместе веселей.

Только было невдомёк.
Не его вина.
Льдина слишком долгий срок
Плавала одна.

Ты прости, мой милый друг.
Разные течения.
Я давно лечу недуг
Прошлого общения.

Айсберг взгляд свой опустил.
Вспенилась волна.
Понял он без лишних слов:
Таяла она...

Дни ли, ночи ли промчались.
Жизни карнавал.
До последнего мгновенья
Холод льдину согревал.

«ПОДДЕЛКА»

Иконой редкой был в своём роду.
Равнялся на него и стар и млад.
Он с юных лет с тяжёлым ремеслом в ладу,
Его шедевры под семью печатями хранят.

-Чем разбавляешь ты своё «вино»?
На тайном вече, из-под мантии, вопрос.
-В нём бьётся кровь моя! Моё нутро!
В ответ смиренно и учтиво произнёс.

-Решение принято. Вот наш заказ.
Исполнить чётко, безупречно, филигранно.
Учти, что свыше послан сей «наказ».
Всё тайное судиться будет тайно.

Он день-деньской над оттиском кропил,
Сумев умерить пыл коварного металла.
Превозмогая сам себя: не ел, не пил,
Рождая брата-близнеца «коварного вандала».

Искусная подделка себя явила миру.
С охотою, в чужие кошельки, нырял смутьян.
Кому известно, сколь длиться дьявольскому пиру,
Покуда не наткнулись на притаившийся изъян?

Вердикт судьи был краток: «Твои карты биты!
О! Алчущий глупец с губительной мечтой.
Умерь свой пыл, как не крути – мы квиты».
Гравёр делил оставшиеся годы с нищетой.

«НЕ ОПУСКАЙТЕ РУК»

Не опускайте рук – пусть неудача,
Когда ударов град – держите блок.
Не опускайте рук – вот главная задача,
Когда лукавый метит точно в левый бок.

Не опускайте рук, когда уже нет силы.
И вороньё над Вами вместо облаков.
Не опускайте рук у свежевырытой могилы.
Учитесь с гордостью смотреть в глаза врагов.

Не опускайте рук, когда вокруг сдаются.
Ведь сдаться легче, чем перебороть.
Не опускайте рук, когда с презрением смеются.
Душа куда важнее, чем вместе взятая людская плоть.

Не опускайте рук, сильнее кулаки сожмите.
В бою неравном крепче закалится сталь.
Не опускайте рук, что суждено – примите.
Не просто так средь гор рождается янтарь.

«СТИХИЯ»
Кружева твоих крыльев – застилают глаза.
От тебя невесомостью веет.
И пронзительный взгляд, точно в мае гроза,
Беспардонно, сверкнув, одолеет.

Грациозность движений дурманом пленит.
-Каково быть сиянием лунным?
Так взволновано музыка тела звучит,
Тем квартетом, из прошлого, струнным.

Волн мечтаний не счесть, в них тону – не спасай.
Понапрасну тревожить не смею.
Сладкий мёд твоих губ, мне дороже, чем рай.
Безнадёжно «стихией болею».

«ДИВО»

Открою тайну лунного затмения:
То, как однажды месяц и луна
Забыли время на короткое мгновенье,
И свет ночи внезапно выгорел дотла.

Им звёзды не помеха, а союзник.
И не спросив у Солнца позволенья,
Как на свидание, которым грезит узник,
Луна и месяц прочь откинули сомненья.

Людскому пониманию чуждо диво:
Небесное светило – два в одном,
Себя распяв, прилюдно воскресило,
Оставшись безупречным полотном.

«ДАР»

Она танцевала и пела
И ангелы ей любовались.
Взыскательной быть надоело.
Подол, за которым шептались.

Она сторонилась доносов
И орденских лент на показ.
Увенчана тяжбой расспросов,
Припудренных слоем гримас.

Она обличала улыбкой
И кривда глаза опускала.
Являлась живительной скрипкой
В эпоху разгула дурмана.

Она распускалась ночами
И нимб её – не украшение.
Ветра без неё замирали.
Во чреве носила спасение.

«ГОРЕ БРАКОНЬЕР»

В изношенные снасти любил ловить шторма.
Когда пылал от страсти, то рвались удила.
В дырявые карманы запихивал любовь.
Дуэли и рулетка, чтоб стыла в жилах кровь.

В силках таскал свободу, с желанием обуздать.
На брудершафт с врагами игристое лобзать.
В смертельные капканы манил одни мечты.
Выслеживал добычу, стремглав, до слепоты.

В изысканных ловушках надежду пеленал.
Пред всемогущей властью на равных отвечал.
В кутню* свою попался и не по-волчьи взвыл:
Без воли, как без света, кого бы не ловил!